Неточные совпадения
Милон.
Душа благородная!.. Нет… не могу скрывать более моего сердечного чувства… Нет. Добродетель твоя извлекает силою
своею все таинство
души моей. Если мое сердце добродетельно, если стоит оно быть счастливо, от тебя зависит сделать его счастье. Я полагаю его в том, чтоб иметь
женою любезную племянницу вашу. Взаимная наша склонность…
«Так же буду сердиться на Ивана кучера, так же буду спорить, буду некстати высказывать
свои мысли, так же будет стена между святая святых моей
души и другими, даже
женой моей, так же буду обвинять ее за
свой страх и раскаиваться в этом, так же буду не понимать разумом, зачем я молюсь, и буду молиться, — но жизнь моя теперь, вся моя жизнь, независимо от всего, что может случиться со мной, каждая минута ее — не только не бессмысленна, как была прежде, но имеет несомненный смысл добра, который я властен вложить в нее!»
«Избавиться от того, что беспокоит», повторяла Анна. И, взглянув на краснощекого мужа и худую
жену, она поняла, что болезненная
жена считает себя непонятою женщиной, и муж обманывает ее и поддерживает в ней это мнение о себе. Анна как будто видела их историю и все закоулки их
души, перенеся свет на них. Но интересного тут ничего не было, и она продолжала
свою мысль.
Он, этот умный и тонкий в служебных делах человек, не понимал всего безумия такого отношения к
жене. Он не понимал этого, потому что ему было слишком страшно понять
свое настоящее положение, и он в
душе своей закрыл, запер и запечатал тот ящик, в котором у него находились его чувства к семье, т. е. к
жене и сыну. Он, внимательный отец, с конца этой зимы стал особенно холоден к сыну и имел к нему то же подтрунивающее отношение, как и к желе. «А! молодой человек!» обращался он к нему.
«Так ты женат! не знал я ране!
Давно ли?» — «Около двух лет». —
«На ком?» — «На Лариной». — «Татьяне!»
«Ты ей знаком?» — «Я им сосед». —
«О, так пойдем же». Князь подходит
К
своей жене и ей подводит
Родню и друга
своего.
Княгиня смотрит на него…
И что ей
душу ни смутило,
Как сильно ни была она
Удивлена, поражена,
Но ей ничто не изменило:
В ней сохранился тот же тон,
Был так же тих ее поклон.
Она бы потосковала еще о
своей неудавшейся любви, оплакала бы прошедшее, похоронила бы в
душе память о нем, потом… потом, может быть, нашла бы «приличную партию», каких много, и была бы хорошей, умной, заботливой
женой и матерью, а прошлое сочла бы девической мечтой и не прожила, а протерпела бы жизнь. Ведь все так делают!
С такою же силой скорби шли в заточение с нашими титанами, колебавшими небо, их
жены, боярыни и княгини, сложившие
свой сан, титул, но унесшие с собой силу женской
души и великой красоты, которой до сих пор не знали за собой они сами, не знали за ними и другие и которую они, как золото в огне, закаляли в огне и дыме грубой работы, служа
своим мужьям — князьям и неся и их, и
свою «беду».
Приезд Алеши как бы подействовал на него даже с нравственной стороны, как бы что-то проснулось в этом безвременном старике из того, что давно уже заглохло в
душе его: «Знаешь ли ты, — стал он часто говорить Алеше, приглядываясь к нему, — что ты на нее похож, на кликушу-то?» Так называл он
свою покойную
жену, мать Алеши.
На другой день, когда ехали в оперу в извозничьей карете (это ведь дешевле, чем два извозчика), между другим разговором сказали несколько слов и о Мерцаловых, у которых были накануне, похвалили их согласную жизнь, заметили, что это редкость; это говорили все, в том числе Кирсанов сказал: «да, в Мерцалове очень хорошо и то, что
жена может свободно раскрывать ему
свою душу», только и сказал Кирсанов, каждый из них троих думал сказать то же самое, но случилось сказать Кирсанову, однако, зачем он сказал это?
Еще в прошлом году, когда собирался я вместе с ляхами на крымцев (тогда еще я держал руку этого неверного народа), мне говорил игумен Братского монастыря, — он,
жена, святой человек, — что антихрист имеет власть вызывать
душу каждого человека; а
душа гуляет по
своей воле, когда заснет он, и летает вместе с архангелами около Божией светлицы.
Судья мог спать спокойно в
своей скромной могиле под убогой кладбищенской церковью:
жена, насколько могла и даже более, выполнила задачу, которая так мучила перед концом его страдающую
душу…
Он — повелитель
своей жены и самодурствует над нею, сколько
душе угодно, даже и в то время, как сам перед нею виноват и знает это.
Словом, это девушка, которая, при других обстоятельствах, могла бы вполне соответствовать идеалу многих и многих людей: она от всей
души хочет и, по
своей натуре, может быть хорошей
женой и хорошей хозяйкой.
— Милостивый государь! — закричал он громовым голосом Птицыну, — если вы действительно решились пожертвовать молокососу и атеисту почтенным стариком, отцом вашим, то есть по крайней мере отцом
жены вашей, заслуженным у государя
своего, то нога моя, с сего же часу, перестанет быть в доме вашем. Избирайте, сударь, избирайте немедленно: или я, или этот… винт! Да, винт! Я сказал нечаянно, но это — винт! Потому что он винтом сверлит мою
душу, и безо всякого уважения… винтом!
Зато другому слуху он невольно верил и боялся его до кошмара: он слышал за верное, что Настасья Филипповна будто бы в высшей степени знает, что Ганя женится только на деньгах, что у Гани
душа черная, алчная, нетерпеливая, завистливая и необъятно, непропорционально ни с чем самолюбивая; что Ганя хотя и действительно страстно добивался победы над Настасьей Филипповной прежде, но когда оба друга решились эксплуатировать эту страсть, начинавшуюся с обеих сторон, в
свою пользу, и купить Ганю продажей ему Настасьи Филипповны в законные
жены, то он возненавидел ее как
свой кошмар.
Пора благодарить тебя, любезный друг Николай, за твое письмо от 28 июня. Оно дошло до меня 18 августа. От
души спасибо тебе, что мне откликнулся. В награду посылаю тебе листок от моей старой знакомки, бывшей Михайловой. Она погостила несколько дней у
своей старой приятельницы,
жены здешнего исправника. Я с ней раза два виделся и много говорил о тебе. Она всех вас вспоминает с особенным чувством. Если вздумаешь ей отвечать, пиши прямо в Петропавловск, где отец ее управляющий таможней.
Это были поистине прекраснейшие люди, особенно Павел Иваныч Миницкий, который с поэтической природой малоросса соединял энергическую деятельность, благородство
души и строгость правил; страстно любя
свою красавицу
жену, так же любившую
своего красавца мужа, он с удивительною настойчивостию перевоспитывал ее, истребляя в ней семена тщеславия и суетности, как-то заронившиеся в детстве в ее прекрасную природу.
Здесь ни мать, ни отец не могли досмотреть или остановить
своей дочери, ни муж даже
жены своей, потому что темно было: гуляй,
душа, как хочется!..
Душа его жаждала отличий, возвышений, карьеры, и, рассчитав, что с
своею женой он не может жить ни в Петербурге, ни в Москве, он решился, в ожидании лучшего, начать
свою карьеру с провинции.
Дернов (
жене). Слышишь ты у меня! чтоб здесь бобровского и духу не пахло… слышишь! а не то я тебя, видит бог,
задушу!
своими руками
задушу!
— Говорить! — повторил старик с горькою усмешкою. — Как нам говорить, когда руки наши связаны, ноги спутаны, язык подрезан? А что коли собственно, как вы теперь заместо старого нашего генерала званье получаете, и ежели теперь от вас слово будет: «Гришка! Открой мне
свою душу!» — и Гришка откроет. «Гришка! Не покрывай ни моей
жены, ни дочери!» — и Гришка не покроет! Одно слово, больше не надо.
Он всю
свою скрытую нежность
души и потребность сердечной любви перенес на эту детвору, особенно на девочек. Сам он был когда-то женат, но так давно, что даже позабыл об этом. Еще до войны
жена сбежала от него с проезжим актером, пленясь его бархатной курткой и кружевными манжетами. Генерал посылал ей пенсию вплоть до самой ее смерти, но в дом к себе не пустил, несмотря на сцены раскаяния и слезные письма. Детей у них не было.
— C'est etonnant! Qu'en pensez vous? [ — Это удивительно! Что вы об этом думаете? (франц.).] — отнесся камер-юнкер к гегелианцу и, видя, что тот не совсем уразумел его вопрос, присовокупил: — Поэтому господин Тулузов за двадцать
душ простил
своей жене все?..
Вследствие всего этого мы передаем
души свои богу, веруя тому, что сказано, что тот, кто оставит дома и братьев и сестер, или отца, или мать, или
жену, или детей, или поля ради Христа, получит во сто раз больше и наследует жизнь вечную.
Он говорил
своему сыну: «
Жена у тебя больно умна и горяча, может, иногда скажет тебе и лишнее; не балуй ее, сейчас останови и вразуми, что это не годится; пожури, но сейчас же прости, не дуйся, не таи на
душе досады, если чем недоволен; выскажи ей всё на прямые денежки; но верь ей во всем; она тебя ни на кого не променяет».
— Что пролетело по
душе его в эти минуты, какая борьба совершилась у железной воли с отцовскою любовью и разумностью, как уступил победу упорный дух?.. трудно себе представить; но когда раздался за дверью голос Мазана: «Кушанье готово», дедушка вышел спокоен, и ожидавшие его
жена и дочери, каждая у
своего стула, не заметили на слегка побледневшем лице его ни малейшего гнева; напротив, он был спокойнее, чем поутру, даже веселее, и кушал очень аппетитно.
«Прости меня, мой друг, и забудь навсегда всё, что здесь происходило в день нашего приезда!» Алексей Степаныч очень был не рад слезам, но поцеловал
свою жену, поцеловал обе ее ручки и, добродушно сказав: «Как это ты,
душа моя, вспомнила такие пустяки? что тебе за охота себя тревожить?..» поспешил дослушать любопытный анекдот, очень забавно рассказываемый Кальпинским.
Удовлетворения более действительным потребностям
души он искал в любви, и в сильной натуре
своей жены он находил все.
Жена его находилась вовсе не в таком положении; она лет двадцать вела маленькую партизанскую войну в стенах дома, редко делая небольшие вылазки за крестьянскими куриными яйцами и тальками; деятельная перестрелка с горничными, поваром и буфетчиком поддерживала ее в беспрестанно раздраженном состоянии; но к чести ее должно сказать, что
душа ее не могла совсем наполниться этими мелочными неприятельскими действиями — и она со слезами на глазах прижала к
своему сердцу семнадцатилетнюю Ваву, когда ее привезла двоюродная тетка из Москвы, где она кончила
свое ученье в институте или в пансионе.
Он вошел в гостиную повеселевший, бодрый, почти торжествующий. Глаза его встретились с глазами Нины, и в ее долгом взоре он прочел нежный ответ на
свои мысли. «Она будет моей
женой», — подумал Бобров, ощущая в
душе спокойную радость.
Жизнь в одном доме с придирчивой, мелочной и сварливой
женой дяди заставляла его часто лечить
свою душу, возмущавшуюся против несправедливых и неделикатных поступков ее в отношении мужа.
Это вот с
женою Доримедонта Рогожина так было, а Прасковья Ивановна была настоящая крестьянка, и про нее и песенка сложена: «Вечор поздно из лесочка я коров домой гнала», а что графиня Прасковья, помимо
своей неоцененной красоты, умна, добра и благородна
душою, а через то всякого уважения достойна — это правда.
Прошло недели две. Князь и княгиня, каждодневно встречаясь, ни слова не проговорили между собой о том, что я описал в предыдущей главе: князь делал вид, что как будто бы он и не получал от
жены никакого письма, а княгиня — что к ней вовсе и не приходил Миклаков с
своим объяснением; но на
душе, разумеется, у каждого из них лежало все это тяжелым гнетом, так что им неловко было даже на долгое время оставаться друг с другом, и они каждый раз спешили как можно поскорей разойтись по
своим отдельным флигелям.
Потом красавица
жена, ему преданная и постоянно удивляющаяся его героизму и возвышенным чувствам; мимоходом под шумок, — внимание какой-нибудь графини из «высшего общества», в которое он непременно попадет через брак
свой с Зиной, вдовой князя К., вице-губернаторское место, денежки, — одним словом, все, так красноречиво расписанное Марьей Александровной, еще раз перешло через его вседовольную
душу, лаская, привлекая ее и, главное, льстя его самолюбию.
Молодой муж был совершенно озабочен устройством
своего нового положения и подгородной деревни Кощаково, состоявшей из шестидесяти
душ, в двадцати верстах от города, которую он получил в приданое за
женой и в которую уезжал на два дня каждую неделю.
Андрей.
Жена есть
жена. Она честная, порядочная, ну, добрая, но в ней есть при всем том нечто принижающее ее до мелкого, слепого, этакого шершавого животного. Во всяком случае, она не человек. Говорю вам как другу, единственному человеку, которому могу открыть
свою душу. Я люблю Наташу, это так, но иногда она кажется мне удивительно пошлой, и тогда я теряюсь, не понимаю, за что, отчего я так люблю ее или, по крайней мере, любил…
О-ие кумушки говорили, что молъ Крылушкин или не молъ, а ему не отмолить
своего греха перед
женою, которую он до поры сжил со света
своей душой ревнивою да рукой тяжелою; но народушка не обращал внимания на эти толки.
Я у Гаврилы живмя живу,
свой человек;
жена у него умная барынька и тоже золотая
душа.
— Не для тебя то, однако, все сделано, а и для
своей души. У нас род такой, что мы до суда и до свар наповадливы, а я ты постыдись, что в храбром-то уборе да лежишь у бабьих ног без храбрости… Встань! встань! — добавила она ласковей. — Умыкнутая
жена, что и рукой выданная, — назад нечего взять; но помня, что не пара ты ей и что старый муж да нравливый молодой
жене на руку колодой падает.
— Поцелуй меня,
душа моя… нет, поцелуй три раза… в этих торжественных случаях целуются по три раза. Ты теперешним
своим поступком очень хорошо зарекомендовала себя: во-первых, ты показала, что ты девушка умная, потому что понимаешь, что тебе говорят, а во-вторых,
своим повиновением обнаружила доброе и родителям покорное сердце; а из этих данных наперед можно пророчить, что из тебя выйдет хорошая
жена и что ты будешь счастлива в
своей семейной жизни.
Титов с
женой ходили перед богом спустя головы, как стреноженные лошади, и будто прятали в покорной робости
своей некий грех, тяжелейший воровства. Руки Титова не нравились мне — он всё прятал их и этим наводил на мысли нехорошие — может, его руки человека
задушили, может, в крови они?
Поехав в Москву из деревни, на станции съезжаюсь я с одним барином; слово за слово, вижу, что человек необыкновенно добродушный и даже простой; с первого же слова начал мне рассказывать, что семейство
свое он проводил в Москву, что у него
жена, три дочери, из коих младшая красавица, которой двоюродная бабушка отдала в приданое подмосковную в триста
душ, и знаешь что, mon cher, как узнал я после по разговорам, эта младшая красавица — именно моя грезовская головка!
— Личная жизнь,
свои тайны… все это слова! Пойми, что ты меня оскорбляешь! — сказала Ольга Михайловна, поднимаясь и садясь на постели. — Если у тебя тяжело на
душе, то почему ты скрываешь это от меня? И почему ты находишь более удобным откровенничать с чужими женщинами, а не с
женой? Я ведь слышала, как ты сегодня на пасеке изливался перед Любочкой.
Она решила сейчас же найти мужа и высказать ему всё: гадко, без конца гадко, что он нравится чужим женщинам и добивается этого, как манны небесной; несправедливо и нечестно, что он отдает чужим то, что по праву принадлежит его
жене, прячет от
жены свою душу и совесть, чтобы открывать их первому встречному хорошенькому личику.
Матушка, кажется, больше всего была тем утешена, что они «для заводу добры», но отец брал примеры и от «больших родов, где много ведомо с немками браков, и все хорошие
жены, и между поэтами и писателями тоже многие, которые судьбу
свою с немецкою женщиною связали, получили весь нужный для правильной деятельности покой
души и на избрание
свое не жаловались».
Он всегда подозревал, что у
жены его имеются в
душе намерения, оскорбительные для него как мужа, а иногда, восходя в
своих подозрениях до некоторого объективизма, даже признавал, что эти намерения имеют основание.
Надругался сын над ним, больно рванул его за сердце… Убить его мало за то, что он так надсадил
душу своего отца! Из-за чего? Из-за женщины, дрянной, зазорной жизнью живущей!.. Грех было ему, старику, связываться с ней, забыв о
своей жене и сыне…
Клеопатра Сергеевна. Поздно уж теперь! Достаточно, что ты мне раз это сказал. Я все теперь прочла, что таилось у тебя на
душе в отношении меня. Теперь я не
жена больше ваша, а раба и служанка, которая пока остается в вашем доме затем, чтобы получить приказание, что она должна делать, чтобы расплатиться с вами за тот кусок хлеба, который вы ей давали, и за те тряпки, в которые вы ее одевали. Буду ожидать ваших приказаний!.. (Идет в
свою комнату.)
Петр. И не кажись она мне на глаза! Убью!
Своими руками
задушу! Она мне враг, а не
жена! Мне нынче человек сказывал про нее, все сказывал, он все знает, он колдун…
Но над
женой он вдоволь натешил
свою звериную, хамскую
душу.